От автора
Родители, воспитатели, учителя и врачи часто задают мне одни и те же вопросы. Что делать с ребенком — он меня совершенно не слушает? Как быть — у меня ребенок очень слабый и постоянно болеет? Мы ребенку даем все, а он такой эгоист! — почему? Что делать — мы с ребенком вдвоем, а ему явно не хватает отца? И так далее: ребенок все делает наоборот; ребенок совершенно неуправляемый…
Все эти и другие подобного рода вопросы идут из глубины души. Все они очень просты и одновременно очень сложны. Они идут, с одной стороны, от бессилия общества и взрослых его представителей, а с другой стороны — от искреннего желания познать и разобраться, что происходит со мной, моим ребенком или воспитанником.
И ответить на эти вопросы можно опять-таки очень просто. Но ответ будет одновременно и сложным. Ребенок все может сделать сам: восстановить свое здоровье, прислушаться к словам взрослых, стать послушным, внимательным, управляемым, бросить курить, отказаться от наркотиков, подарить любовь окружающим. Но у большинства из вас, уважаемые читатели, наверняка возникнет вопрос: а как он это сделает? Или что для этого необходимо делать нам, взрослым?
И снова ответ очень прост — договариваться с ребенком и самим выполнять эти договоры. Дать ему самостоятельность и прислушиваться к его мнению. Не обещать того, что не можешь выполнить, а пообещав, обязательно выполнить. Не обманывать его душу. Быть не матерью, отцом или воспитателем, одним словом — не высшей инстанцией, не начальником, а другом. Поставить себя наравне с ребенком или поставить ребенка наравне с собой...
Часть первая
Цикл жизни на земле
Кто есть кто
Мне было 15 лет. Я был горяч и упрям. С малых лет отстаивал интересы детей, считая себя борцом за справедливость. И не любил людей, которые обижают детей или просто повышают на них голос. А жизнь постоянно «подкидывала» мне ситуации, где я мог проявить свои бойцовские качества. Как-то раз я пришел к бабе Гуле и тете Наиле. Они косили осоку на заливных лугах пруда и встретили меня радушно. Я присоединился к ним. Немного покосив траву, услышал с другого берега плач ребенка и брань мужика. Меня мгновенно сорвало с места. Я чуть не ринулся к ним, но так как моста не было, стал во весь голос вопить:
— Ты чего, такой-сякой, руку на ребенка подымаешь!? Какое право имеешь так орать на него!?
Тут меня баба Гуля остановила:
— Сынок, не кричи, а то голос надорвешь. Потом как девок развлекать будешь? Девки-та не поймут. Просмеют еще.
— Не надорвусь, — пробубнил я и, обидевшись, ушел на самый дальний конец луга.
Прокосив траву с одной стороны луга в захват взмаха косы, я поравнялся с тетей Наилей. Она молчала и смотрела на меня глубоким проникновенным взглядом и, немного погодя, сказала:
— Еще не остыл, точно мать говорила: конь с яицами. Растрясешь ведь яицы-та. Потом девкам не нужен будешь такой.
Мы расхохотались, я отмяк и шутливо ответил:
— Попрошу взаймы у конюха Фомы, они ему за бутылкой-то ни к чему.
После небольшой паузы баба Гуля начала говорить:
— Сынок, прежде чем встревать в отношения отца и ребенка, необходимо знать — кто такой ребенок? Кто такие мама и папа? Чего хочет ребенок? Чего он добивается? Чего хотят отец или мать? Чего ребенок и мама с папой добиваются? Ты знаешь все это?
— Нет.
— Так чего ты хочешь этим выпадом добиться? Может, чего-то хочешь показать?
— Нет, ничего я не хочу добиться. А тем более показать.
— А чего хочешь сказать-та своим выпадом?
— Защитить ребенка.
— Защитить от кого?
— От злостного мужика.
Баба Гуля и тетя Наиля засмеялись. А я увидел себя идиотом, который доказывает разъяренному мужику, что он не прав, что так нельзя с ребенком: с ним необходимо все делать спокойно, твердо и уверенно, но без ругани и рукоприкладства.
Баба Гуля меня остановила, проговорив:
— Вот дурачок… Бог создал человека на Земле по своему подобию и наделил его частичкой самого себя — своим духом и внутренним огнем, а также всеми знаниями Вселенной, правом выбора и правом на ошибку. Каждый человек проходит схожие друг с другом циклы, но во время их прохождения у каждого из людей — свои задачи. А жизнь на Земле — это и есть один из циклов. Это понятно?
— Понятно.
Я, немного помолчав, спросил:
— Это чего, Бог создал меня?
— Да.
— А что, разве учителя, врачи, друзья, соседи врут, что меня родила мама? Или как понять выражение отца: «Я тебя породил, я тебя и убью»? Да сама мама очень часто говорит: «Да на кой черт я тебя родила, этакого оболтуса. Все равно никакого проку нет, только зря мучалась».
— Все они говорят то, что есть. Тебя родили мама и папа, но они тебя не создали. Они открыли ворота в этот мир и встретили тебя через них. И все.
— Тогда объясни, кем для меня являются мама и папа?
— Мама и папа, окружающие нас люди и все живое на Земле являются для нас спутниками.
— Непонятно! А кто такие спутники?
— Спутники — это те, кто идут по жизни рядом с тобой, выполняя свою задачу, и помогают выполнять твою задачу тебе, разделяя с тобой радость и горе.
— С одной стороны понятно, а с другой стороны — нет.
— Хорошо. Вот, например, я, тетя Наиля, вот эта земля, растения, птицы, животные — мы вторгаемся в твою жизнь?
— Нет.
— А что мы делаем?
— Делаете свое дело.
Тут баба Гуля добавила:
— Каждый живет свою жизнь. При этом мы помогаем друг другу. Ты помогаешь нам, а мы — тебе.
— Это как? Я чего-то не пойму.
— Все очень просто. Ты пришел к нам помочь заготавливать сено. Верно?
— Верно.
— Вот ты и косишь траву вместе с нами, растрясаешь, переворачиваешь ее и сухое сено собираешь в стожки. Так?
— Так.
— Мы попутно ведем разговор о жизни, помогая тебе разобраться в ней. Мы все радуемся жизни и делимся ею со всем миром. Согласен?
— Да. Согласен. А причем здесь растения и птицы?
— Когда мы заготавливаем сено, птицы поют?
— Да.
— А как поют?
— Задорно.
— А когда у нас затишье или ты грустишь?
— Молчат или тихо щебечут, словно они меня поддерживают.
— При этом они вторгаются в наш разговор?
— Нет, скорее, дополняют, заостряют внимание.
— Так. А давай вспомним, когда мы радуемся, то они что делают?
— Кружат над нами, щебечут, радуются вместе с нами.
— Так. А что происходит с растениями, когда мы говорим?
— Их ветерок обдувает и доносит до нас какой-то шорох, шептание.
— Хорошо, а что с ними происходит, когда мы грустим или уходим в осмысление сказанного?
— Они затихают.
— Ага, а что они делают, когда мы шутим и веселимся?
— Притягиваются к нам.
— Замечательно!
Немного погодя я задаю вопрос бабе Гуле:
— Мне все, о чем мы говорили, понятно, но непонятно, как мама и папа являются мне спутниками?
— Да точно так же, как растения и птицы. Даже тогда, когда отец заявляет: «Я тебя породил, я тебя и убью». Или мама говорит: «Да на кой черт я тебя родила, этакого оболтуса, все равно никакого проку нет, только зря мучалась». Этим же они учат тебя уму-разуму, делятся с тобой своим горем, а твое право принимать его на себя или нет.
— Подожди, а как они меня этим учат?
— А что они делают?
— Показывают свою боль.
— А какую боль?
— Не знаю.
— Что они сами рабы.
— Это как?
— Давай посмотрим, что с ними происходит, когда они это говорят.
— Давай.
— Представь себе, что ты отец, и говоришь своему сыну: «Я тебя породил, я тебя и убью». Что ты чувствуешь при этом?
— Что я сказал эти слова сыну под каким-то давлением, тяжестью, а внутри меня — боль, хочется рвать и метать.
— А что это такое — давление, тяжесть?
— Разочарование в своей жизни, ощущение, что когда-то взял на себя лишнего. Какое-то ограничение. Чувство, что меня связали.
— А что взял на себя лишнего?
— Наверное, обязательства — одевать, кормить, поить, вырастить сына, сделать его человеком. Взял ответственность за его жизнь. Должен сына научить, поставить на ноги. Идет обида на него, что он неблагодарный. Я его кормлю, одеваю, а он не слушается, выкручивает мне руки. А как так? Ведь по-другому-то нельзя — дите не сможет без родителей поесть, одеться, встать на ноги?
— Все очень просто. Отец, вернув сыну ответственность за его жизнь, будет все это делать не как обязанный, а с душой и любя. Дитя захочет поесть — закричит. Отец придет и накормит его. Дитю стало холодно — он его позовет, и отец его оденет. Ну, а подрастет — сумеет сам поесть и одеться. И все.
— А почему в этом случае отец может сделать это же любя и с душой, а когда обязан — нет?
— Потому что обязательство — это веревка, которая не дает отцу выбора, и она давит на него, заставляет его это сделать. А в другом случае — он делает все любя. Любит дитя, и любя, кормит его, одевает. Все делает только по охоте, и во благо себе.
— Это как?
— Ну-у, как — как… Как ты кушаешь?
— Как! Ложкой.
— Ну да, ложкой, только себе в удовольствие. Так?
— Так-то, так. Но я ем, ради того, чтобы жить. А здесь непонятно.
— А продолжать свой род хочешь?
— Да.
— А ты кормишь дитя для чего?
— Чтобы продолжить род и внести в этот мир свою лепту.
— А это тебе хочется делать в удовольствие?
— Да.
— Вот и все. А о каком таком ограничении ты говорил?
— Хо-о! Я ограничен правилами семьи, своих родителей и общества.
— Это, какие такие правила семьи и общества?
— Чувствуется, что родители говорили отцу: дитя надо оберегать, не заставляй его что-либо делать, ему на свой век хватит, еще наработается. Общество навязало: дитя бить нельзя. Его надо любить даже тогда, когда оно не слушается, шалит или все делает назло. Оно же дитя, чего с него взять? Оно же бестолковое!
— Так, а чем тебя связали?
— Законом об уголовной ответственности.
— А это как?
— Все очень просто, убьешь дитя — тюрьма. Родил его — расти. Терпеть это — моя участь.
— Ничего себе! А чего хочешь сказать сыну, когда ты говоришь: я тебя породил, я тебя и убью?
— Ну-у, во-первых, я это говорю от бессилия. Нет больше сил сдерживаться, терпеть это. Нет сил изменить свою жизнь. Во-вторых, хочу показать, что сын мне не нужен как обуза, у него есть своя жизнь. Мне ответственность за его жизнь не нужна — она мне чуждая и не по силам. И этим я ему говорю: возьми, пожалуйста, сам ответственность за свою жизнь. Живи, как хочешь, только не трогай меня. Оставь меня в покое. И все.
— А почему дитя — обуза?
— Потому что я не могу жить сам — я обязан растить сына.
— А как этим ты учишь сына?
— Я показываю свои проблемы, свою слабость. А кому можно показать свою слабость и свои проблемы? Только самому близкому или родному человеку, поделиться с ним всем этим. А вот уж решает он сам, брать на себя мои проблемы или нет. Возьмет на себя — урок не удался, будет мучаться вместе со мной и нести этот крест всю жизнь, пока не поймет. Откажется — урок удался. Сын понял.
— А что он понял?
— То, что я говорю эти слова от бессилия, что хотел бы изменить свою жизнь, но не могу — на это тоже не хватает сил. Я хочу счастья сыну, но не могу его дать, потому что у меня связаны руки. И остались силы только на то, чтобы показать свою боль да сказать из последних сил: сынок, мне больно! Не повторяй моих ошибок!
— Дак, выходит, отец сыну — спутник?
— Да. Даже тогда, когда ему очень тяжело, ведь где-то внутри себя он понимает, что взвалил на себя непосильный груз, и рад бы его сбросить, но сил не хватает. И этими словами он просит о помощи — о том, чтобы сбросить с него этот груз.
— Та-а-ак… А теперь представь себе, что ты мама, и говоришь своему сыну: да на кой черт я тебя родила, этакого оболтуса, все равно никакого проку нет, только зря мучалась. Что ты этим хочешь сказать сыну?
— Что мне очень больно, нет больше сил с ним бороться. Что у меня связаны руки и ноги. Охота избавиться от непосильного груза.
— Это с кем бороться-та?
— С собой и с сыном.
— Это как же понять?
— Ну-у... Бороться с собой, понимая, что я что-то делаю не так. А бороться с сыном — значит, заставлять его слушаться и жить так, как я ему велю.
— А для чего ты ему велишь жить так, как ты хочешь?
— Чтобы он не повторял моих ошибок. Ведь я уже что-то прожила и жизнь поняла, а она не проста — в ней много боли. И если он наступит на эту боль, то будет больно и мне, потому что он мой сын.
— Понятно, но что это за боль?
— Боль от того, что когда-то сделала ошибку, взяв ответственность за жизнь сына. Она меня душит. Не дает возможности жить. Постоянно идет внутренняя борьба и борьба с сыном. Он отстаивает свои права. А меня связывают обязательства и долг перед ним. Я не могу отпустить сына. Он бьется за свободу, а он — мой! Держу его, как хищник свою добычу, душу и прижимаю к стенке на столько, на сколько меня душат обязательства и долг перед ним.
— Да-а-а… А что тебе связывает руки и ноги?
— О-ой… Тяжело стало… Какое-то давление… Правила семьи и общества, законы…
— Какие такие правила семьи?
— Мне мама говорила, что мать должна нести свой груз, воспитывая детей — это ее участь. Она говорила: «Я несла эту тяжесть всю жизнь. Ведь вас у меня шестеро. И во время войны одна выдержала — отец был на фронте. Я порой не знала, чем вас кормить. Ходили, как оборванцы. Но выдержала. Все живы. Все на ногах. У всех свои семьи. Свои дети. И сами даете напутствия им. Вот так и ты, терпи. Бог любит нас, терпеливых, и помогает нам. Пусть не всегда, но все же…»
— Ну, а какие правила общества?
— Мать — это героиня. Она детей рожает. У нее участь тяжелая. Все дети непослушные. А она терпит и тянет их в жизнь.
— Х-м-м, а что это за законы?
— Ребенка убивать нельзя — посадют. Да что это за мать, которая убивает свое дитя?! Непонятно.
— Хорошо, а чему ты учишь сына, говоря «да на кой черт я тебя родила этакого оболтуса, все равно никакого проку нет, только зря мучалась»?
— Хочу сказать ему: не сдавайся, борись за свою жизнь. Хочу показать сыну свою боль. Хочу, чтобы он не повторял моих ошибок, а в будущем строил семью так, чтобы не брал на себя лишнего. Это приводит к той тяжести, что я несу. Ну, вот, пожалуй, все.
— Дак кто тебе мама с папой?
Я, не задумываясь, ответил:
— Спутники.
А у самого все внутри сжалось, хочется рвать и метать.
Баба Гуля, заметив это, спросила меня:
— Увидел, что когда-то сделал не так, как хотелось бы?
— Да.
— А что не так?
— Выбрал не тех родителей, родился не в то время.
— Раз родился именно у этих мамы и папы и в это время, значит, это тебе необходимо! Может ты увидел свой жизненный путь и возможность что-то отработать, живя у них! Получить понимание! Определиться в чем-то! Есть такое?
— Да, но почему они не могут сказать напрямую, что они хотят?
— А разве они не говорили, что хотят видеть тебя……
— Говорили.
— Ну и что?
— Как ну и что? Они же мне не говорили: вот, у нас такие-то проблемы, мы сделали такую-то глупость. Чтобы я в дальнейшем ее не совершал. Что им мешает это сделать?
— Ну, я только могу предположить. В обществе о боли открыто говорить не принято — что о тебе тогда люди скажут? Тебе ведь врач тоже сказала: никому не говори о том, что ты видишь и слышишь мир по-другому. Все равно тебя никто не поймет, а в психушку упрятать могут.
У меня все отпустило. Я выпрямился, и злость ушла...
Свежие комментарии